Сословия в дозимнем Мэйане

​

Мэйанское объединение дозимнего периода – общество сословное, и сословий в нем насчитывается куда более трех. Они различаются по отношению к свободе и владению собственностью, по происхождению, правам и еще ряду признаков. Несмотря на ряд внутренних изменений с течением времени, сословия Мэйана показали себя достаточно устойчивыми на протяжении всей истории до Великой Зимы, а некоторые сохранили свой облик и впоследствии. Сословия могут быть разделены на несколько основных разрядов, главнейшими из которых являются владетели, держатели, гильдейский люд, поселяне, грамотеи, наемники и рабы.

 

ВЛАДЕТЕЛИ

К разряду владетелей в Мэйане прежде всего относили высшую светскую знать – князей и бояр. Хотя храмы тоже относились по некоторым признакам к этому разряду, жречество обычно выделялось в отдельную группу

Князья и бояре.

Бояре считались потомками кочевых вождей, спустившихся со своими племенами с гор Ирра-Дибула примерно за тысячу лет до Объединения и осевших в южных краях. Занятые этими племенами земли считали полной собственностью военных вождей и распределялись вождями-боярами между их сподвижниками и храмами либо сдавались в обработку. Именно на происхождение и на владение недвижимостью указывает учтивое величание мэйанского боярина: «высокородный (имярек) господин (такой-то земли, по которой данный род носит прозвание)», «высокородный (имярек), боярин (прозвание)».

Со временем бояре объединялись в союзы между собою, и один из них принимал титул «светлого князя», а союз-княжество начинали называть по его прозванию и исконному владению – «Камбурран», «Баллу», «Диневан», «Миджир». (Название княжества Умбинского также происходит от города Ви-Умбина, по-древленски Юмбина, владения княжеского рода, и только диеррийский князь не распространил на весь остров свое прозвание, но сам принял прозвание от этого острова). Изначально князь был главнокомандующим своего союза и судьей в спорах между союзниками, которые избирали его или по крайней мере подтверждали его родовые права на княжеский престол в ходе объезда князем всех владетелей союза. Но уже в первые века до Объединения князья стали приобретать и другие права. Теперь они представляли своих союзников на переговорах с соседями, зачастую решая вопросы войны и мира, вершили суд над иноземцами в своем княжестве, кое-где им отходило выморочное имущество вымерших семей. Начало возникать и княжеское законодательство (впрочем, поначалу весьма ограниченное), причем осужденный боярином вразрез с таковым имел право обжалования своего дела в княжеский суд.

Ко времени Объединения княжеская власть уже упрочилась на юге и западе Мэйана настолько, что Договор Объединения был подписан князьями даже без гласного подтверждения всеми их боярами. Именно князья, наряду с предстоятелями – верховными жрецами – должны были, согласно Договору Объединения, избирать короля как верховного судью в спорах между собою. Выход боярина из княжеского союза стал приравниваться к бунту, и если такой бунт оказывался подавлен, земли мятежного боярина порою отходили к князю (хотя в большинстве княжеств в годы Первого Объединения это было проявлением не столько закона, сколько княжьего произвола). Тем не менее бояре не отказывались от права на подобный мятеж и считали себя равными князьям по происхождению и многим правам. Это не мешало им принимать от князей те или иные звания – баллуского печатника, миджирского конюшего, умбинского блюстителя шатров, камбурранского ловчего и т.п., зачастую наследовавшиеся в том или ином боярском роду. Из союзных обязанностей эти звания постепенно превратились в должности при княжеском дворе, неоплачиваемые, но почетные и порою весьма хлопотные.

Доходы бояр складывались в основном из выплат за земли, отданные в аренду (основная доля), из урожая с земель, возделываемых батраками, из прибыли с рудников, из «щитовых выплат» держателей за освобождение от ратной службы, из пошлин (боярские таможни были отменены только в 588 г. Об.), судебных сборов, доходов от берегового права, платежей за право пользования лесом или переправой и т.п. При этом каждый боярин должен был содержать дружину и быть готов участвовать в войне. Численность такой дружины могла насчитывать от десятка воинов (в Миджире и на Диерри) до нескольких сот человек. Побережные боярства выставляли и военный флот.

Светские владетели охотно роднились между собою (большая часть бояр и князей находились в родстве в каком-либо колене), но нередко вступали в брак и с представителями других сословий, чаще всего жречества и держателей. Тем не менее многочисленные сказания и песни о «бояриче таком-то, женившемся на простолюдинке» порою имели под собою некоторые основания – запретны такие браки не были, хотя не одобрялись (обычно простолюдинке подбирали по крайней мере держательское происхождение или жаловали держание ее родне). Реже вступали в браки с иноземцами.

Очень немногие из мэйанских бояр и князей накануне и тем более после Великой Зимы действительно по прямой вели свое происхождение от древних дибульских вождей: были и многочисленные усыновления, и побратимства, и, особенно после Великой Чумы, пожалования земель вымерших родов во владение дальним родичам, и просто пожалование на правах владения части княжеской земли. Не каждое боярство сохранило должность родового певца или летописца, описывающих деяния и речи своих бояр в родовых сказах поколение за поколением, так что права тех или иных владетелей порою оспаривались. В большей части Мэйана существовало единонаследие в боярских родах и в каждое княжество входило около дюжины боярств. Однако в Миджире старые законы допускали дробление владений, так что в этом княжестве во времена Халлу-Банги (3 в. Об.) было около двухсот светских владетелей, и даже в 6 в. Об., после Великой Чумы – более трехсот. В результате большинство миджирских бояр были малоземельными, встречались и вовсе безземельные (так называемые «корабельные бояре», имевшие в своем распоряжении лишь один или несколько кораблей, на которых они и занимались в основном морским разбоем).

Жречество

Жрецы не были в полном смысле владетелями – земля принадлежала не тому или иному жрецу, но его храму, и настоятель не мог ни продать, ни обменять храмовую недвижимость – даже отдать ее в держание или аренду самостоятельно, без ведома вышестоящего священнослужителя или их собрания. Владетельские права осуществлялись совместно сперва всеми жрецами крупного храма одного из богов или всеми жрецами области, включающей несколько подобных храмов, а затем, после преобразований Халлу-Банги – выборным советом каждого из семи храмов во главе с предстоятелем.

При этом права храмов на их земли были, пожалуй, самыми неотъемлемыми: отобрать у храма недвижимость со времен Халлу-Банги никто не пытался, да и прежде такие попытки со стороны светской знати были малоуспешными. Передел владений между храмами в 3 в. Об. оказался окончательным – с тех пор земли храмов лишь прирастали, в основном за счет пожертвований, дарений и завещаний мирян. Так, широкую известность получило пожертвование умбинским боярином Ларинджи в пору Великой Чумы всего своего обширного владения мардийскому храму Владыки Гибели.

Хотя некоторые храмы (например, Творца, Не Имеющего Обличья, Старца, Владыки Гибели) входили в число крупнейших землевладельцев Мэйана, могущество храмов заключалось не только и не столько в недвижимости. Храмы пользовались огромным политическим влиянием, заводили мастерские, корабли, училища; постоялые дворы и банки Объединения находились преимущественно в храмовых руках – и все это имущество не могло быть отчуждено. Некоторые храмы раздавали землю в держание, используя своих держателей как военную силу. Право суда храма (в области, которой покровительствовало соответствующее божество) было безоговорочным, храмовый приговор обжалованию не подлежал, а в храм можно было подавать на обжалование даже княжеского приговора. Сами же жрецы не подлежали мирскому суду.

Жречество было куда менее закрытым сословием, нежели боярство. Хотя семьи наследственных жрецов существовали издревле, но после Халлу-Банги таких родов стало меньше – просто потому, что жрец теперь не был пожизненно прикреплен к своему святилищу, а мог быть переведен предстоятелем или жреческим советом на другой конец Объединения в новый храм. Право на принадлежность к жречеству давало не происхождение, а наличие чудотворных даров в сочетании с богословским образованием при головном храме каждого из культов. Не следует забывать и о том, что в трех из семи храмов Объединения брак был жрецам запрещен.

Храмы предоставляли широкие возможности своим жрецам – очень немногие из них ограничивались совершением положенных обрядов. Обычно жрец оказывался включен в общественную жизнь своего прихода как наиболее влиятельная особа, а храмовые защита и богатства привлекали множество мирян, отдававшихся под покровительство либо попадавших под влияние храма. Жрецы числились среди ближайших сподвижников князей и королей, брали на откуп налоги, предстоятели семи храмов наряду с князьями избирали короля Объединения.

Почти все вышеизложенное относится только к жрецам человеческого племени и обряда. Жречество иных племен, следовавшее иному обряду, также пользовалось большими правами и влиянием, но в основном внутри своих общин. Даже мохноножские священнослужители (а мохноноги считались полноправными гражданами Объединения) были уравнены в правах с человеческими семибожными жрецами только на пороге Великой Зимы, к 7 в. Об. Карличьи, древленские, орочьи жрецы числились в правовом отношении прежде всего иноземцами, и права их были соответственно весьма ограничены. Впрочем, и в человеческих храмах порою служили жрецы, принадлежащие к иным племенам, но следующие семибожному обряду по Халлу-Банги.

 

ДЕРЖАТЕЛИ

Держатели служили владетелям за предоставляемую теми землю. Первоначально держатели составляли дружину владетеля, затем им стали поручаться более разнообразные дела. Основными разрядами их были светские держатели – дворяне - и храмовые рыцари.

Дворяне

Светские держатели были достаточно многочисленны, ибо без них не могли обойтись ни князья, ни бояре. Первоначально держатель получал поместье от владетеля на срок своей военной службы, а после его смерти или в случае увечья земля возвращалась к владетелю, и тот вверял ее другому воину. Затем вошло в обычай передавать держание кому-либо из родственников прежнего держателя, к которому переходили и все служебные обязанности предшественника. Наконец, стала правилом передача поместья по наследству, лишь утверждаемая владетелем, которому наследник, впрочем, все равно оставался обязан службой. При несовершеннолетнем наследнике земля (и служба) могла быть временно вверена опекуну – из родичей ребенка или стороннему. В то же время вплоть до Великой Зимы владетели сохранили полное и неоспоримое право лишить держателя службы и поместья в случае недовольства его поведением и передать их другому лицу или лицам.

Наследственный держатель именовался «благородный (имя) господин (прозвание по держанию)». Его дети также именовались «благородными», но если они не наследовали поместья, то «господами» не числились. С другой стороны, человек из жреческой семьи или из низших сословий, впервые в своем роду получивший держание, мог зваться «господином», но не «благородным».

По мере умиротворения Мэйана в пору Объединения потребность в ратной службе держателей заметно сократилась. Часть из них стала выполнять чиновничьи или придворные обязанности при своих владетелях, другие просто занимались хозяйством в своих поместьях, выплачивая владетелю в мирное время определенное количество «щитовых денег» - первоначально несколько больше, чем требовалось для найма опытного конного воина. Тем не менее во время войны все держатели обязаны были явиться на княжескую либо боярскую службу с конем и оружием во главе ополчения своего поместья. Другое дело, что и тут владетель имел право поручить им иную задачу (например, оборону поместья) либо предложить просто вернуться домой, внеся на этот раз уже несколько большую сумму серебром; однако на такое предложение дворянин, в свою очередь, имел право не согласиться и требовать действительной военной службы.

Неудивительно, что дворяне обладали лишь правом пользования вверенной им в держание землею – ни продать ее, ни купить они не могли без особого дозволения владетеля и выплаты крупного налога. Впрочем, дворянин мог ходатайствовать о передаче его службы и поместья (или части обязанностей и доли земли) владетелем какому-либо определенному лицу, но на это шли нечасто. Зато широко распространился, особенно во время и после Чумы, другой обычай: держатель вместе с землею (не принадлежащей ему!) отдавался под какой-либо из храмов. Владетелям это не нравилось, но часто они решали, что тягаться с могущественным храмом себе дороже. Тем не менее борьба за безоговорочный запрет подобных действий велась на протяжении сотни лет и служила основной причиной распрей между светскими владетелями и храмами.

В своем поместье дворянин часто (но не всегда) обладал правом суда как представитель владетеля. Он мог отдавать вверенные ему земли в аренду или возделывать их самостоятельно, с помощью рабов либо батраков и т.д. Некоторые дворяне даже устанавливали на дорогах, проходящих через их поместья, таможни и рогатки и навязывали проезжающим платную охрану. Отказ от такой охраны снимал с держателя ответственность за грабеж или нападение, которому мог подвергнуться проезжий в его землях. Мэйанцы издевательски обозначали это как «держание с исключительным правом грабежа».

Иногда к дворянам причислялись и приравнивались в правах лица, несущие военную службу, но вместо земли получающие содержание серебром или натурой. Наиболее распространении это было в Умбине, где «благородными» считались все воины наемных войск из степняков. Образцом для умбинских князей здесь послужил случай, когда в 4 в. король Объединения (в то время не располагавший сколько-то обширными землями) нанял в качестве коронной дружины степной род Хадди-меев, изгнанный из родных краев. Однако существа иных племен – мохноноги, карлы и др. – никогда не становились держателями и не получали держательских прав.

Рыцари

Рыцарями назывались храмовые держатели, первоначально – охранники святилищ, которым храм предоставлял за это землю, затем – храмовые дружинники. Ко времени преобразований Халлу-Банги и утверждения семи храмов в 3 в. Об. очень немногие храмы располагали сколько-то многочисленной дружиной. Рыцарство сохранилось при храмах Творца, Не Имеющего Обличия («пестрые рыцари»), Владыки Гибели («черные рыцари») и Пламенного Воителя («красные рыцари»). Эти держатели несли определенные храмовые обеты (так, красным и черным рыцарям не подобало вступать в брак) и достаточно часто обладали какими-либо чудотворными дарами (хотя это и не всегда считалось обязательным). Их поместья никогда не наследовались – даже если сын или дочь рыцаря также становится рыцарем, ему или ей выдается другая земля. Значительно раньше и чаще, чем у светских дворян, земельное держание стало для рыцарей заменяться выдачей содержания (иногда весьма щедрого) серебром и натурой. Тем не менее рыцари, подобно светским держателям, именовались «благородными господами» - независимо от происхождения или наличия недвижимости.

Рыцари очень часто несли не военную службу храму, а какую-либо иную: чиновничью, правоохранительную, сыскную и соглядатайскую. К 6 в. Об. только красные рыцари все оставались храмовыми дружинниками старого образца. В то же время не все храмовые воины считались рыцарями – так, большинство мардийских «черных копейщиков» (храмовой стражи) не имело ни божественных даров, ни поместий, ни рыцарского звания.

В переносном смысле «рыцарем» иногда называли любого благочестивого ратника, несущего определенные обеты, хотя и не находящегося на храмовой службе и не обладающего чудотворными дарами. Одним из самых знаменитых примеров является «благородный рыцарь Фарамед» (6 в. Об.) – на самом деле высокородный Фарамед, боярин Кай-Тирри, принятый в число черных рыцарей Мардийского храма только через двадцать лет своей «рыцарской» деятельности по искоренению разбоя и водворению правосудия в стране.

 

ПОСЕЛЯНЕ

К сословию поселян относилось большинство населения Объединения, и прежде всего – крестьяне, арендующие землю у владетелей (включая храмы) и держателей. В южных областях, где преобладало хуторское хозяйство, договор заключался между владетелем либо держателем земли и главою крестьянской семьи (к сословию в этом случае приписывались жена, дети и прочие совместно проживающие и работающие на участке родичи крестьянина). На севере, где большие деревни и села встречались чаще, а отдельные хозяйства внутри них были беднее и мельче, договор с арендодателем заключала вся сельская община.

 Крестьяне были обязаны отдавать помещику или владетельскому управляющему определенную долю урожая (и в некоторых областях – долю приплода скота и домашней птицы), частично она могла заменяться изделиями домашних и иных промыслов (например, тканью или мехами), а позже и деньгами. Однако натуральная часть составляла почти всюду в Мэйане основной объем арендной платы до самой Зимы. Кроме того, поселяне могли привлекаться к исполнению различных (в зависимости от условий договора) повинностей: строительной, извозной и других, а в случае военных действий на земле арендодателя выставлять ополчение. В то же время барщина на землях, оставшихся за помещиком либо владетелем, в число повинностей почти никогда (по крайней мере со времен Объединения) не входила. Поселяне безусловно считались лично свободными людьми и вне пределов, обозначенных в договоре аренды, были независимы от помещика, храма, боярина или князя. Они не могли продавать вверенную им землю, но принудительный севооборот входил в условия договора лишь в единичных, исключительных случаях (преимущественно на храмовых землях). Поселянин подлежал суду землевладельца либо его представителя в этих краях, но приговор мог быть обжалован у князя либо в храме.

Первоначально договоры заключались в основном краткосрочные, не более чем на пять лет, и по окончании этого срока перезаключались. Со временем стали преобладать договоры до смерти одной из сторон либо до перехода земли (обычно держания) в другие руки. Наконец, уже в 4-5 вв. Об. появилась и наследственная аренда: в случае смерти поселянина его наследник имел преимущественное право на аренду того же земельного участка. С другой стороны, если при жизни поселянина земля переходила к другому помещику, тот должен был либо подтвердить старый договор аренды, либо привести основания для его отмены или изменения. Например, если держание было отобрано у держателя за мятеж, а арендатор или его родичи в этом мятеже принимали участие в качестве ополченцев, новоназначенный помещик (или владетельский управляющий) мог прервать действие старого договора. Если же таких или подобных оснований не имелось, крестьянин, как правило, обращался с жалобой в храм Старца либо Судии, и уже храм приводил стороны к согласию.

В то же время владетель или держатель имели весьма широкие возможности объявить о том, что договор со стороны поселянина нарушен: причиной могли послужить нарушение имущественных условий соглашения (недоимки, неисполнение повинностей и пр.), причастность поселянина к уголовному преступлению либо храмовое обвинение в нечестии, жалобы на него со стороны других соседей-поселян.

К поселянам первоначально приравнивались и промысловики – прежде всего рыболовы, арендующие лодку и снасти (или что-либо одно) у местного помещика, или пчеловоды, арендующие землю под пасеку либо сами ульи. Затем промысловики начали деятельно создавать собственные объединения, и в послечумное время многие из них причислялись уже к гильдейскому люду.

Арендные права на землю не позволяли именовать поселянина «господином» - к нему обращались «уважаемый (имярек)», к имени хуторянина в качестве прозвания могло добавляться название его хутора.

Все вышесказанное относится прежде всего к людям – из иных племен к сословию поселян причисляли почти исключительно мохноногов. Если же, например, семья древленей-садоводов возделывала господский сад под Умбином, или община орков-вольноотпущенников пахала участок владетельской земли в Баллу, то по закону они считались не арендаторами, отдающими землевладельцу треть урожая, но наемными работниками (да еще и иноземцами), получающими две трети урожая в виде хозяйской платы.

Вопрос с мохноногами, особенно в Баллу, был сложнее. В летописях значилось, что задолго до Объединения мохноноги обратились к местным дибульским поселенцам (наиболее знаменитым из которых был первый баллуский князь Балукко) за защитою от врагов – орков, - обязавшись за это выплачивать им вознаграждение плодами земли либо передав эти земли временно в человеческое распоряжение. Однако, поскольку срок этого договора был очень велик (исчисление велось в поколениях, причем не всегда было ясно, имеются в виду поколения людей или живущих вдвое дольше мохноногов), а орки были истреблены либо вытеснены значительно ранее окончания даже самых кратких из этих сроков, то через какое-то время человеческие князья или бояре стали рассматривать эти угодья как свои полные владения, а мохноногов – как поселян-арендаторов. К концу 6 в. Об., когда срок договора Балукко и других ему подобных истек даже по самым выгодным для людей меркам, мохноноги при поддержке храма Старца выдвинули перед съездом князей и предстоятелей свои требования по этому вопросу. Мохноноги подчеркнули, что это они являются подлинными владетелями приозерных земель, а князь Баллуский и бояре – по сути, не более чем их держатели. Договоры были пересмотрены и перезаключены на новых условиях, однако до самой Зимы мохноноги продолжали пользоваться всеми правами поселян (и даже несколько более широкими, нежели у крестьян человеческого племени). Мохноноги, в частности, также имели право на обращение «уважаемый», но прозвание носили родовое (в отличие от мэйан, у мохнонога прозвание предшествует имени, а не следует за ним).

 

ГРАМОТЕИ

Это сословие сложилось лишь к 3-4 вв. Объединения и пополнялось разными путями. С одной стороны, многие лица, прошедшие обучение в храмовых училищах в надежде, что у них откроются чудотворные дары, так и не дождались божьей милости, которая позволила бы им стать жрецами или рыцарями. Однако они уже обладали многими навыками, недоступными большинству населения: разбирались в богословии и праве, умели лечить больных, играть на музыкальных инструментах и петь храмовые гимны, или даже овладели чародейством. (Большинство этих умений предполагало грамотность, откуда и возникло название сословия). В итоге многие них остались на храмовой службе, не принимая сана и не получая от храма земли, на правах так называемых «храмовых мастеров». Другие же нанимались к мирянам, нуждающимся в их знаниях, или самостоятельно зарабатывали на жизнь в качестве лекарей, стряпчих и т.п. Не состоя на храмовой службе, но пользуясь покровительством храмов, эти миряне со своей стороны были надежной опорой для жречества про всему Мэйану, продолжая хранить верность храмовому училищу либо личному наставнику. Ярким примером таких грамотеев в 5-6 вв. Об. могут служить устроители стихий, находившиеся под покровительством храма Творца, Не Имеющего Обличья.

С другой стороны, грамотейским наукам охотно приобщались младшие или побочные члены дворянских либо купеческих семей, поступившие в умбинское Училище Премудрой Бириун (где имелись отделения богословия, правоведения, лекарского дела и чародейства), баллуское Пестрое училище (где занимались вопросами как богословия, так и управления), миджирское лекарское училище либо мардийское училище правоведения. Их обучение полностью или частично мог оплачивать не только храм, но и светский владетель, гильдия или Корона, рассчитывая впоследствии на этих грамотеев как на своих чиновников, придворных либо иных служилых людей. Такие грамотеи в итоге несли двойные обязательства перед храмовым училищем и теми, кто оплачивал их обучение, что порою приводило к сложным положениям. Впрочем, состоятельные семьи поселян или гильдейцев также могли вложить средства в обучение кого-то из своих членов, рассчитывая на его дальнейшую чиновничью карьеру.

Следует отметить, что это сословие было одним из самых открытых – мэйанским грамотеем мог стать даже иноплеменник (для древленя, скажем, это был почти единственный способ приобрести надежное положение в обществе). Однако принадлежность к грамотеям, разумеется, нимало не означала непременного успеха – на одного могущественного чиновника или чародея приходились десятки бродячих писарей и лекарей, едва сводивших концы с концами.

И хотя по закону самоставный кудесник-шарлатан или лекарь-самоучка (то есть не проходивший обучения в храмовом училище или у храмового мастера и не обязанный кому-либо гласной или негласной присягой) и не принадлежал к ученому сословию, но обыватель все равно причислял таких лиц к грамотеям просто по тем умениям, которыми эти мастера обладали.

Так как грамотей не имел каких-либо прав на землю (а отличие от владетеля, держателя либо даже поселянина), он не мог именоваться «господином» - его величали «высокоученый (имярек)» или, как ремесленника, «мастер (такой-то)».

 

ГИЛЬДЕЙСКИЙ ЛЮД

Ремесленные сообщества возникли в городах Мэйана еще в первые века Объединения, ко времени Великой Чумы они охватили также и часть работников, занимающихся оказанием определенных услуг (лодочники, носильщики и т.д.). Изначально предполагалось, что мастер сам сбывает свои изделия на рынке, но по мере разделения ремесла и торговли одна гильдия стала объединять как собственно изготовителей какого-либо товара, так и купцов, занимающихся только сбытом его, но не производством.

 В задачи гильдии входило: обучение новых работников, представительство интересов своих членов в отношениях с властями (включая внесение выкупов и т.п.), денежная и хозяйственная взаимопомощь (сбор средств, ссуды, вспомоществования и др.), поддержание уровня цен на товары и услуги и ставок оплаты труда наемных работников. Самочинное (вне гильдии) занятие каким-либо ремеслом оказывалось почти невозможным: гильдия всеми средствами сохраняла в своих руках мастерские, лавки и орудия производства (в т.ч. выкупала имущество гильдейского мастера, умершего без наследников, у казны или же – у наследников, если те избирали иной род занятий); кроме того, гильдии добивались от местных властей решений по защите гильдейских полномочий (напр., отказа пришлым мастерам и торговцам в праве на производство и сбыт их товара в обход местной гильдии).

 В большинстве случаев гильдии находились под покровительством какого-либо из семи храмов (напр., гильдия красильщиков – храма Безвидного, строителей – храма Старца, ткачей – храма Премудрой) и зачастую имели право на храмовый суд или по крайней мере на храмовое заступничество во владетельском суде. Старшины гильдий выбирались из гильдейских мастеров с учетом имущественного положения и личных заслуг. В послечумные времена это неоднократно вызывало распри между ремесленными и торговыми людьми, иногда приводя к разделению гильдий. Можно отметить, что ремесленники отстояли для себя право на обращение «мастер», - к торговцам, не занимающимся производством, так обращаться было не положено. Тем не менее купечество не только сосредоточило в своих руках в 6-7 веках основные гильдейские средства, но и успешно налаживало связи между гильдиями в разных городах. В то же время в гильдейскую деятельность стали втягиваться поселяне-кустари, получающие сырье и заказы от городских мастеров и сдающие им затем холст, веревки, деревянные изделия по оговоренной твердой цене. При этом кустари гильдейскими правами не пользовались и по-прежнему причислялись к сословию поселян. В качестве противовеса рыбаки, например, стали создавать собственные гильдии, самостоятельно занимающиеся и промыслом, и сбытом. Настаивали на приравнивании своих прав к гильдейским и некоторые объединения наемных работников – например, моряки торговых судов; на севере весьма влиятельные гильдии еще в первые века Объединения создали рудокопы Камбуррана и Диневана.

Гильдии представляли собою значительную силу в крупных городах Объединения, иногда имели свое представительство в городских властях или определенные права самоуправления. Устав той или иной гильдии (одобренный и заверенный соответствующим храмом) были вынуждены принимать во внимание владетельские и держательские суды при рассмотрении дел с участием гильдейцев. Богатые гильдии могли даже предоставлять займы не входящим в них лицам, в том числе и знатного происхождения, однако в основном такие ссуды осуществлялись все же через храмовое посредство. В то же время гильдии несли и целый ряд обязательств перед местными властями, причем не только налогового свойства – так, во многих городах из гильдейцев составлялась посадская и пожарная стража, а в случае войны гильдии обязаны были выставлять ополчение или наемных бойцов для защиты города.

Отдельно следует упомянуть о так называемой «белой гильдии» -  воровском сообществе городов Объединения 5-7 вв. Кроме собственно воров (карманников, громил и пр.) и торговцев краденным товаром, к белой гильдии могли примыкать контрабандисты, сводники, чеканщики поддельной монеты, изготовители подложных казенных грамот. Осужденные, отбывшие наказание на каторге и вернувшиеся к вольной, но не законопослушной жизни, также часто относились к белой гильдии. Белые гильдии в городах ведали также беззаконными делами ближайшей сельской округи; в большинстве случаев они пользовались покровительством местного храма Плясуньи Небесной. Из числа наиболее опытных «белых мастеров» выбирались старшины, ведающие общей гильдейской казной, деньги из которой использовались на выкуп взятых под стражу «мастеров», взятки и подкуп казенных властей, на помощь семьям заключенных и пр. В отличие от большинства других гильдий, белые охотно включали в свой состав инородцев и иноплеменников.

Поскольку, подобно любой гильдии, она упорядочивала рынок беззаконных услуг и ограничивала доходы от беззаконного стяжания, белая гильдия пользовалась негласной поддержкой законных властей. К числу обязательств белой гильдии перед местными светскими властями относилось также пресечение беззаконий, связанных с кровопролитием, в том числе неупорядоченного сельского разбоя; часто белая гильдия занималась и осведомительской деятельностью, прежде всего выявлением и выдачей властям негильдейских воров.

 

НАЕМНЫЕ РАБОТНИКИ

Этот обширный разряд пополнялся из разных источников. Изначально к «наемникам» в Мэйане относили сельских безземельных батраков, нанимаемых на весенне-летние работы и не имеющих никаких прав на ту землю, на которой они трудились. Плата таким работникам обыкновенно исчислялась не из доли урожая (тем более, что батраки могли наниматься, например, только на время пахоты и урожая не дождаться), а из твердо оговоренного заранее договора: скажем, кров и прокорм на время работ, столько-то пудов картофеля или зерна по окончании работ и одна рубаха. Еще чаще, нежели земледельцы, по таким договорам работали пастухи, нанимаемые хуторянином, сельской общиной либо держателем. Правовое положение батрака также прежде всего определялось условиями договора – зачастую оказывалось, что в случае возникновения у него тяжбы с работодателем разрешить спор мог только храм.

В положении батрака мог оказаться любой поселянин, если помещик или владетель земли не продлевал ему аренду надела. Позднее, с распространением наследственной аренды, в батраки обычно приходилось уходить кому-то из членов больших крестьянских семей, арендующих слишком маленький для такого количества рабочих рук надел.

В разряд наемников попадали обычно ремесленники и рабочие, не входящие в гильдии. Причины тому могли быть разными. Иногда это отсутствие гильдейских традиций (как, например, у лесорубов). Иногда -  недостаточное число в том или ином краю ремесленников в этом виде мастерства (но такие ремесленники, как правило, примыкали к родственной существующей гильдии – так, валяльщики в западном Мэйане, где войлок использовался шире, порою составляли отдельную гильдию, а в остальной части страны обычно приписывались к суконщикам или даже к ткачам). Иногда – сложные отношения с храмом-покровителем (так, храм Пламенного и храм Старца издавна соперничали за плавильщиков и даже кузнецов) или отсутствие в округе храма, который мог бы оказать покровительство этим мастерам (так, кузнецы в сельской местности могли столкнуться со сложностями, если искали покровительства ближайшего храма Пламенного – ибо после Чумы на селе таких храмов было очень мало). Порою ни один из храмов не спешил заявлять о покровительстве людям какого-то рода занятий (так, достаточно многочисленная в крупных городах домашняя прислуга не имела храма-покровителя и не входила ни в одну гильдию). Чаще же всего уже существующим гильдиям было невыгодно распространять свои права на все более широкий круг лиц, и рабочие, трудясь на ту же гильдию, оказывались заметно ограничены в правах по сравнению с ее полноправными мастерами (о сельских кустарях уже говорилось раньше). А ведь именно в руках гильдий находилась не только большая часть средств ремесленного производства, но и право на их использование – например, сильная кузнечная гильдия могла добиться от местных властей законодательного запрета кому-либо, кроме ее членов, использовать в данном городе или местечке кузнечный горн.

Наемные работники деятельно боролись за основание новых гильдий и приравнивание их по правам к гильдиям уже существующим. Одними из первых добились признания себя как гильдейцев рудокопы Камбуррана, портовые рабочие во многих гаванях побережья, солевары Диерри. А одними из самых влиятельных объединений наемников (хотя далеко не всегда они назывались гильдиями, а члены их причислялись к гильдейскому сословию) составляли моряки (прежде всего свободные наемные гребцы) и охранники-воины. Однако при всех успехах подобных объединений одно из сословных правил сохранялось до самой Зимы – ничего, кроме своих услуг, эти работники продавать не имели права. Торговля товарами оставалась прежде всего в руках храмов и гильдий. Скажем, рыбак, не имеющий своей лодки (или доли в гильдейской лодке), желая сам продать на рынке свой улов, сталкивался с запретом рыночного смотрителя и должен был перепродать рыбу гильдейскому торговцу-посреднику. Конечно, иной рыночный смотритель мог за пару хороших рыбин закрыть глаза на неположенного торговца, но это было нарушением законов и сословных прав ими обоими. Это важно помнить, сталкиваясь с упоминаниями о контрабанде – в Мэйане к ней относили не только (а временами и не столько) беззаконное преодоление границ владений, но не менее часто – и преодоление именно этих сословных по сути своей границ.

Наемные работники имели право на обращение «уважаемый (имярек)», но этим правом зачастую пренебрегали – к батраку чаще всего обращались просто по имени, и он сам не видел в этом обиды. С другой стороны, обращение «мастер» по отношению к негильдейскому ремесленнику было неправомочным, но весьма лестным.

Среди наемных работников было довольно много представителей нелюдских племен – безземельных мохноногов, орков-вольноотпущенников, древленей, записанных иноземцами, или карлов, которые обычно не имели права и часто не желали вступать в мэйанские гильдии (например, из-за обрядовых разногласий с храмом-покровителем гильдии). В чем-то их положение зачастую бывало еще тяжелее, чем у мэйанских негильдейских рабочих, но в отличие от многих своих соотечественников в Объединении они были свободны и даже нередко могли пользоваться определенными выгодами своего иноземного подданства (хотя бы и совершенно условного).

 

РАБЫ

Рабство в Мэйане было не слишком широко распространено даже в века до Объединения, но и в 6 в. Об. в нем пребывали тысячи жителей Мэйана. Рабы четко делились на два разряда: казенных и частных.

Казенными рабами становились прежде всего преступники, осужденные к каторжным работам. Еще с первых столетий Объединения были приняты законы, согласно которым обращенный в рабство преступник не мог быть отдан на работы в родном княжестве, а должен был быть продан другому князю («подданный не может быть рабом»). Это порою приводило к весьма нелепым последствиям: например, опытный баллуский моряк, осужденный на каторгу, попадал не гребцом на ладью, а в камбурранский рудник, и наоборот. Неудивительно, что упомянутые законы всячески стремились обходить. С другой стороны, хотя добровольная продажа себя в казенное рабство была запрещена по всему Объединению в начале 4 в., сохранялись «особые условия найма», за которым скрывалось все та же добровольная самопродажа: хотя человек числился принадлежащим к сословию наемных работников, права его по договору найма немногим превосходили рабские.

Далее, управляющий казенным рудником или капитан княжеской ладьи имел право на казенный счет купить у частных лиц рабов нелюдского племени, никаких преступлений не совершавших. А осужденного на каторжное рабство сразу или через какое-то время могли выкупить в частное рабство его родичи, после чего он, попав в родное княжество, уже не мог оставаться рабом и немедленно отпускался родными на волю (хотя подобные обычаи нередко осуждались мирскими властями и храмом Судии и время от времени запрещались).

В частном рабстве мэйанец (и мохноног) у мэйанца находиться не мог со времен короля Ликомбо (3 в. Об.) по всему Объединению, а в некоторых княжествах этот запрет был принят и ранее. Частными рабами были изначально преимущественно военнопленные, затем их потомки или иноплеменники, купленные за рубежом. Подавляющее большинство частных рабов в Мэйане со времен Ликомбо составляли орки, очень небольшую долю – древлени или хобы (считалось, что они плохо выживают в неволе); карлов, попавших в рабство, почти всегда немедленно выкупали за высокую цену их соплеменники. К иноплеменникам, которыми мог владеть мэйанец, могли причисляться и люди: арандийцы, вингарцы, даже меа-меи или гиджиригарские «вольные дибульцы». Однако людей в частном владении в Мэйане было очень немного. В 4-6 вв. Об. для мэйанца слово «раб» прежде всего обозначало «орк». Крупнейшие рабские рынки находились в диеррийском Коине и в баллуском Ларбаре.

Положение раба было достаточно неоднозначным и порождало множество вопросов. Может ли хозяин убить раба? Все храмы и почти все княжеские законы запрещали непосредственное бессудное убийство, но нередко сквозь пальцы смотрели на сомнительные случаи (если, скажем, раба не зарезали и даже не забили до смерти, но просто перестали кормить). Может ли раб иметь собственность? Здесь суждение мирских и храмовых властей было единодушным: нет, вещи, находящиеся в пользовании раба, принадлежат его хозяину, и от хозяина же зависят пределы этого пользования. Следовательно, выкупиться на волю раб не может самостоятельно, но может быть выкуплен другим лицом, свободным. Чьему суду подлежит раб, совершивший преступление? Хозяйскому, утверждали все законы, а сам хозяин при этом подлежит суду за преступление, совершенное его рабом. Может ли раб вступать в законный брак? Храм Старца Семейного настоял на том, что может, и если жрец свидетельствовал брак раба с рабыней другого хозяина, то он должен был увещевать одного из хозяев перекупить мужа или жену у другого. Может ли раб вступать в брак со свободным? В случае иноплеменников этот вопрос не стоял – смешение племен запрещалось всеми храмами; если же оба были людьми, брак был возможен, но свободный жених (или невеста) обязывался к немедленному, еще до обряду выкупу рабыни (или раба). И так далее…

Раб мог быть отпущен на волю либо выкуплен (как мы видели, иногда это относилось даже к каторжным рабам). В этом случае раб-иноплеменник либо иноземец, как правило, пополнял сословие наемников, хотя покровительство храма или вельможи могло открыть перед ним и другие пути (некоторые грамотеи происходили из рабов, а один из баллуских послечумных бояр даже прославился тем, что настаивал на своем праве давать своим оркам-вольноотпущенникам землю в держание!). Раб-мэйанец, то есть, как правило, преступник, мог иногда быть восстановлен в своем прежнем сословии – если не сам, то его дети или потомки.

И все же во все времена рабство было не слишком широко распространено. В первые века Объединения рабы составляли около одной двадцатой населения, а после Чумы – менее одной пятидесятой. Это объяснялось многими причинами. Во-первых, Объединение вело сравнительно мало внешних войн, а купить раба мог позволить себе далеко не каждый. Во-вторых, мэйанское частное рабство было преимущественно домашним – на полевых работах рабы почти никогда не использовались. В-третьих, хотя рабов было немало на ладьях и в рудниках, даже при незначительном росте населения это становилось невыгодным вольнонаемным рабочим и гильдиям, которые деятельно боролись за «рабочие места» (важно, что гильдия как таковая не имела права владеть рабами). В-четвертых, Халлу-Банги и его последователи, то есть самые влиятельные храмовые силы в течение четырехсот лет перед Великой Зимою, более или менее жестко осуждали рабство. И, наконец, все более осознавалась опасность роста числа в Мэйане иноплеменников, хотя бы в виде завозимых рабов. На рубеже 6-7 вв. начали приниматься решительные меры к уничтожению рабства во всем Мэйане. В некоторых же княжествах запрет на частное рабство существовал и ранее (например, в Миджире во 2-3 вв. Об.).