Обряды жизненного цикла лучше всего известны для государевой семьи и самых знатных родов, но отчасти можно допустить, что в меньшем объеме похожие обряды совершались и в других семьях [Гэндзи-моногатари 1991 Приложение]. В той мере, в какой человек выступает как часть рода, эти обряды принадлежат к почитанию «родных богов». С человеком как единичным смертным существом имеют дело буддийские обряды. «Путь Инь и Ян» занимается связью человека с мировым целым, с ходом времени и движением небесных светил и со сторонами света. А о чистоте и скверне так или иначе заботятся все обрядовые традиции.

До рождения ребенка проводились чтения сутр ради успешных родов. Этот обряд должен был помочь еще и появлению в семье дитяти желаемого пола: мальчика — для продолжения рода и для службы, девочки — чтобы породниться с другой хорошей семьей, а быть может, даже и с государевым родом. Особую роль здесь играли «Сутра о Каннон» (см. гл. 21) и «Сутра о Наставнике-Врачевателе», «Якуси-кё:» (см. [ИСКБ 1999]). Помощи бодхисаттв и будд могли просить родичи будущих родителей, отправляясь для молений в один из храмов.

Подготовка к рождению ребенка включала в себя переодевание будущей матери в белую одежду. Так же одевались женщины, помогавшие при родах. Убранство покоев тоже отчасти менялось на белое (обычно — в доме родителей будущей матери). При родах и сразу после них возле дома разбрасывали рис — с целью очищения. Монахи читали сутры ради здоровья матери и младенца. При родах в государевой семье придворные звенели тетивами луков — чтобы не допустить зловредных духов к ребенку и его матери. Обряды при рождения сына у государыни подробно описаны в дневнике Мурасаки-сикибу (973-1014).

На третий, пятый, седьмой и девятый день после родов устраивали «величание младенца», убуясинаи: родня и друзья семьи приходили с подарками, для гостей устраивались ночные пиры. На седьмой день ребенку нарекали первое, детское имя. Чтения сутр могли продолжаться — теперь уже в благодарность за удачные роды. По меркам буддийского учения, родиться человеком — это большой успех, итог множества благих дел в прежних жизнях, а потому есть все основания для почитания младенца. Мотив страданий, ожидающих человека в земной жизни, играл меньшую роль — но мог звучать, если дитя или мать (подобно матери Будды) умирали вскоре после родов. Чтения служили и для преодоления скверны от родов.

На тридцатый день жизни ребенка проводилось его первое перемещение, юкихадзимэ — на руках у кого-то из родичей, в благоприятную сторону света. На пятидесятый день дитяти впервые давали попробовать рис, ика, а на шестидесятый — рыбу и мясо дичи, манахадзимэ. На сотый день убранство покоев менялось на обычное, скверна от родов к этому времени должна была быть исчерпана.

В три года проводилась первая стрижка волос, в три или в четыре года — первое надевание штанов, хакамаги, здесь самый высокопоставленный из родичей должен был завязать пояс, косиюи — в государевой семье это делал сам государь. Затем, в семь–одиннадцать лет для мальчиков устраивался обряд начала обучения грамоте, фумихадзимэ. Старший родич или кто-то из близких друзей семьи в качестве «наставника» читал отрывки из китайских классических книг, обычно — из «Исторических записок» Сыма Цяня (о древних праведных китайских государях). Все эти обряды приобщения младенца к обычной человеческой жизни сопровождались пирами родичей и их друзей, как правило — ночными, часто с обменом стихами и с музицированием.

Совершеннолетие (в одиннадцать–шестнадцать лет) для юношей отмечалось обрядом «покрытия головы», гэмпуку. Детская прическа (длинные волосы, расчесанные на пробор и завязанные возле ушей) менялась на взрослую: спереди волосы остригали, остальные собирали в узел на макушке и сверху надевали шапку служилого человека. Все это проделывал кто-то из старших родичей (его роль обозначается как хикиирэ), эта обрядовая связь подростка и взрослого считалась особенно важной. Подростку давали взрослое имя из двух иероглифов, читаемых по-японски. Для девочек обряд совершеннолетия проводился в двенадцать–четырнадцать лет или еще раньше, при нем тоже менялась прическа: свободно распущенные волосы перевязывались лентой. К поясу подвязывалось мо — собранное складками полотнище (отсюда название обряда — моги), это делал кто-то из старшей родни, мужчина или женщина. После обряда девушка считалась годной для замужества.

Свадебного обряда как такового могло не быть вовсе — женщина часто жила в доме родителей, а муж навещал ее (так называемый брак цумадои). Роль свадебного обряда играло «обнаружение места», токоро-араваси — мужчина, проведя в покоях женщины первые три ночи, представлялся ее родне и отведывал вместе с женщиной рисовых лепешек. В доме мужа могла жить (не постоянно) его старшая супруга (а иногда еще и несколько младших), при том что в столице он посещал еще нескольких женщин. Так же и у женщины могло быть, кроме супруга, еще несколько посещавших ее мужчин. Подобную «свободу нравов» можно понимать как стремление к наибольшей густоте родственных связей между столичными семьями.

Для зрелых людей обрядами отмечались сорокалетие и последующие «круглые даты», особенно важным считалось шестидесятилетие — когда человек прожил полный цикл годов по шестидесятилетней системе счисления. К этим датам могли быть приурочены «поминальные чтения заранее».

К обрядам жизненного цикла можно отнести и уход зрелых людей в монахи. Вообще многие семьи отдавали младших сыновей в монашескую общину той или иной школы. Выбор мог определяться тем, к какой школе теперь относился «родовой храм» этой семьи — или тем, которая школа считалась в эти годы особенно влиятельной. В этом случае в монахи уходили юноши вскоре после совершеннолетия или еще до него, их учет велся согласно квотам на «ежегодный набор» монахов, нэмбундо, и им предстояло делать храмовую карьеру. Всё это обычно не относилось ко взрослым людям, принимающим монашество. Учета таких монахов не вели, испытаний на знание сутр и трактатов им не устраивали. Обряд посвящения мог провести всего один наставник-монах, основную роль и здесь, как при обряде совершеннолетия, играла смена прически — обритие головы. Уговоры наставника повременить с уходом в монахи часто звучат так: слишком жалко брить такие прекрасные волосы. В «Записках без названия» («Мумё:-дзо:си», начало XIII в.) рассказчица говорит о себе, что пошла в монахини, когда ее волосы под старость потеряли приглядный вид [Мумё:-дзо:си 2008].

После пострижения такие монахи могли остаться жить дома, время от времени совершая паломничества в храмы, или поселиться в окрестностях Столицы при одном из храмов, например — том, где жил отрекшийся государь, тоже ставший монахом. К концу X в. принятие монашества в зрелые годы стало обычным делом. Видимо, эта мера имела целью заранее формально вывести человека из рода, чтобы частично обезопасить род от скверны смерти этого родича. Такой монах слагал с себя придворные обязанности, но мог руководить делами семьи и деятельно участвовать в политических интригах.

Похоронный обряд включал в себя шествие за повозкой, на которой везли деревянный гроб с телом умершего, и сожжение тела вне пределов Столицы, ближе к горам. Вместе с телом и гробом могли сжигать часть вещей покойного, а также бумажные обереги. На обратном пути участники шествия проходили очищение — водой реки Камо или других рек близ Хэйан. Семья умершего соблюдала тридцатидневный запрет на выход из дома и прием гостей, связано это было со скверное смерти. На седьмой, четырнадцатый и так далее вплоть до сорок девятого дня в доме совершались поминальные чтения сутр. Они могли идти и весь этот срок без перерывов, а иногда продолжались и дольше. Кроме обычных подношений, монахам могли отдавать одежду и личные вещи умершего. Родичи соблюдали траур: носили одежду серых оттенков (чем ближе степень родства — тем темнее), меняли утварь в доме на предметы траурных цветов. Сроки траура считались такими: по государю, родителям, супругу, господину — один год, по деду и бабке с отцовской стороны — шесть месяцев, по прадеду и прабабке с отцовской стороны, деду и бабке с материнской стороны, братьям, сестрам, жене, родителям мужа — три месяца, по прочим родичам — от одного месяца до семи дней.

В годовщину смерти на протяжении нескольких лет проводили поминальные чтения «Лотосовой сутры». Пепел похоронного костра знатные семьи хоронили в особом месте своих родовых погребений или же в горах — неподалеку от Столицы или, например, на горе Ко:я .

Посмертная участь мыслилась в целом по буддийскому учению о воздаянии. Приобщение к числу «родных богов» — предков данной семьи, покровителей данного сообщества — не противоречило этому учению, если богов ками относить к тому же пути перерождения, что и индийские божества, тэн. Нередко в памятниках хэйанской словесности обсуждается, кто из ныне живущих знаменитых людей кем был в прошлой жизни — и как он сумел нажить себе столь мощную благую карму. Однако возвращение нынешний в мир людей редко считается желаемой участью. Гораздо чаще речь ведется о возрождении в Чистой земле будды Амида или о том, чтобы стать сподвижником будущего будды Мироку — на небе или на земле .

Как на посмертной судьбе должны сказаться деяния столичного знатного человека — об этом источники судят по-разному. На протяжении нескольких веков велись споры, к чему привело госпожу Мурасаки-сикибу ее деяние — сочинение «Повести о Гэндзи». По одним оценкам, она за повесть, полную небылиц и лжи, попала в «подземные темницы», по другим — стала одной из «святых» [Мумё:-дзо:си 2008].